Традиционный похоронный обряд всегда сопровождался причетами (плачами). В Новгородской области причет называется иногда "плакать на голос", а в Старорусском районе говорят - "голосить", "голошение". Можно отметить явное убывание традиции от 70-х к 90-м годам. В середине 90-х годов плачи записываются все реже и реже. Это касается и похоронных и свадебных плачей. Если говорить о плачах похоронного обряда, то удается записывать, как правило, лишь поминальные. В коллекции фольклора Новгородского университета отсутствуют плачи оповещения, но есть тексты плачей-сетований и плачей поминальных. Хотя есть и несколько фрагментов плачей, исполняемых, например, при обмывании тела:
Глянула горька сиротинушка на тесову на лавочку:
Лежит-то родна матушка, позакрыты очи ясные ...
(Барабанова Н. К., Старорусский район)
При положении в гроб и выносе гроба причитывали:
Ты любименький, сыночек, родненький,
И понесут-то тебя, добрый молодец,
И по широкой-то, все гладкой улочке...
(Терешина Т. Т., Старорусский район)
Поминальные плачи были закреплены за определенными днями: девятым, двадцатым (полусороковины), сороковым (сороковины), годовщиной и так далее.
Причитания не имеют устойчивого текста. В них большую роль играет импровизационное начало и, следовательно, поэтические способности самих плакальщиц. Похоронные причитания оказались менее устойчивыми, чем, например, свадебные. Однако в основе похоронных плачей четко прослеживается традиционная жанровая структура, архаическая по своему генезису. Это касается и структуры плача, и художественных средств выражения. В основе текстов плачей обнаруживаются те схемы и художественные средства, которые вырабатывались в традиции для каждого из случаев: смерть отца, матери, мужа, детей и так далее, но каждая схема, подходящая к случаю, наполняется конкретным событийным материалом, связанным с неповторимостью данного случая. В плачах по-прежнему очевидны постоянные элементы композиции, например, обращение к умершему:
Дорогой ты, родный, Лешенька,
Уж ты надел платьице светлое...
(Федотова А. А., Старорусский район)
Или призыв побыть еще дома:
Да попрошу я, сиротинушка,
Что тебя, мила доченька,
Да погости, мила доченька,
Да во своем теплом гнездышке.
Теперя не неделюшку тебе неделывать
И не денечек тебе деневать...
(Архипова Г. П., Окуловский район)
Сохраняется и такая структурная часть, как просьба к умершему открыть глаза и сказать последнее слово:
И прогляни-ка ты очам ясныим,
Так уж скажи-ка словечко ласково...
(Виноградова А. Д., Старорусский район)
В плаче, записанном от Кузнецовой Н. И.(Старая Русса), смерть предстает ввиде таинственного существа, способного похитить человека:
Ой, ты-то, смертушка лютая,
Увела от нас родну маменьку...
В поминальных плачах постоянно встречаем просьбу-обращение к стихиям природы - ветрам, земле, чтобы они помогли общению с усопшим, который на этот момент должен ожить, увидеть и поговорить с пришедшим.
А расступись-ка, мать - сыра земля,
Да раздайся, гробова доска,
Ты повыди-ка, повыступи,
Поговори со мною, сиротинушкой, -
причитывала Федорова М. Н. из Окуловского района.
Постоянно звучит и мотив сиротской доли, утраты надежды на свидание с умершим:
Из-за моря, из-за леса возвращаются,
Ждут да и дождутся,
А тебя, мой милый дитятко, не воротишь.
И не встречу я тебя на ясной тропиночке,
И никто мое горюшко не снимет
С несчастной моей головушки...
(Наумова М. И., Окуловский район)
Так же постоянно встречается и мотив приглашения усопшего в гости с просьбой посмотреть на то, как мается, как тяжело без него живет его семья:
Ты спроси-ка у молоденьки,
Как живу я, сиротинушка.
По утру я ранешенько
Умою личико белешенько,
Умою личико горячиим слезам,
Как выхожу я, сиротинушка,
На тяжелую на работушку, -
причитывала Базарова Е. К. из Старорусского района.
В плаче Ефимовой Е. А. находим:
Дорогая матушка, прилети ко мне
В дороги гости любимые,
Сядь на косистое окошечко,
Я буду ждать тебя и поглядывать...
В хранящихся архивных материалах достаточно часто встречаются архаические элементы, восходящие к языческим представлениям о природе. К таковым относятся, например, устойчивые формулы - постоянные места, содержащие элементы заговора. Вот почти похожие начала поминальных плачей, записанных в разное время от разных исполнительниц в Старорусском районе:
Так уж позавейте, ветры буйные,
Разнесите-ка пески желтые
Уже со высокой со могилушки,
Расступись-ка, мать-сыра земля...
(Виноградова А. Д.)
Уж и вы завейте, ветры буйные,
И разнесите, пески желтые,
И раскатитеся, камышки мелкие,
И откройся, гробова доска,
И вздынися, полотно белое,
И распуститеся, ручки удалые,
И открой ты очи ясные...
(Белоусова Н. Т.)
Элементы заговора содержатся и в обращении к умершему в поминальном плаче, содержащие просьбу сказать словечко:
Уж пришла я, горькая сиротинушка,
На твою на высокую на могилушку,
Так уж ты, моя сударынька, родна маменька,
Так уж скажи словечко ласково...
(Виноградова А. Д.)
Заговор естественно вошел в структуру плача, изначально имевшего магическую функцию воздействия на смерть. И хотя с течением времени магический смысл слова сказанного утрачивался, тем не менее, традиционно заговор оставался и продолжает до сих пор оставаться значимой смысловой частью общей композиции причета.
Смерть в плачах осмысливается как переселение в новый дом, в новую сферу обитания. В плаче Виноградовой выделяется мотив переселения в новую "горенку", уход из прежней, где все для умершего стало чуждым:
Видим горькие-то сиротинушки,
Наша сударыня, родна маменька,
Что не твоя-то постелюшка,
И не тебе эта подушечка,
А тебе сделали новую горенку...
Ох, заснул ты сном непробудныим,
Сном непробудныим, сном зловещим...
(Наумова М. И., Окуловский район)
Древние представления человека усматриваются и в образе смерти-сна: "Побужу я, сиротинушка, побужу от сна забудущего..." (Федорова Е. Ф., Старорусский район).Во всех хранящихся в архиве текстах похоронных причитаний обнаруживается мотив двоемирия - это земной мир и мир иной. Иной мир не наделяется какими-то конкретными чертами, но известно, что в нем обитают все ранее умершие и только умерший же может передать какие-то слова привета от оставшихся жить или рассказать об их горьких сетованиях тем, кто уже находится в том ином мире. К умершему обращаются с просьбой:
И не встретишь ли ты свою удалую головушуку,
А моего родного батюшку
И всех своих сродцев-приятелей?
Скажи от меня, сиротинушки,
Им низкий поклон с горючиим слезам...
(Ефимова Е. А.)
Или:
Ты не встретишься и не свидишься
С дорогим моим сродствам-приятелям,
С моей удалой-то головушкой,
С моим сердечным, милым детушкам?
Ты скажи, расскажи, моя родная,
Про мое житье сиротское...
(Федорова Е. Ф.)
Названные поминальные причеты содержат и представление о возможном возвращении из мира предков в особом, как уже было сказано выше, в зооморфном облике (в частности, облике птицы, которая и навещает родственников в земном мире):
Ой, ты, родна маменька,
Прилети ты на свою сторонушку,
Всправь ты сизые свои крылышки,
Да превратись ты в сизу пташечку,
Да прилети ты на свою родимую сторонушку...
(Кузнецова Н. И., Старая Русса)
Или у Ефимовой Е. А.:
Дорога матушка, прилети ко мне
В дороги гости любимые,
Сядь на косистое ты окошечко,
Я буду ждать тебя и поглядывать.
В народном представлении сохраняется и образ души-ветра, на что указывает поверье. "Когда слышится завывание ветра, говорят, покойники воют", - так говорит исполнительница, записанная в Окуловском районе. Ожидание прилета души-птицы сопровождается подготовкой к встрече - это выражается в стремлении плакальщицы поведать о жизни "горькой сиротинушки":
Уж и расскажу-то тебе, сиротинушка,
Уж про свою-то участь горькую,
Уж и ты не знаешь-то, моя-то кровь горячая,
Уж и не осталося у меня-то роду-племени,
Уж и не осталося у сиротинушки теплого гнездышка,
Уж и к кому-то я приклоню-то свою буйную головушку...
(Белоусова Н. Т.)
Это ожидание связано так же со стремлением попотчевать горькой, печальной ритуальной трапезой:
И поставлю я столы дубовые,
Понакрою скатерти бранные,
Понаставлю кушанья разные:
Первое кушанье я - малинушку,
Второе кушанье я - калинушку.
Как калинушка несладкая -
Так моя жизнь неприятная...
(Ефимова Е. А.)
Интересно, что похоронный плач, исполненный Ефимовой Е. А., включает в себя не только элементы поминального плача, но и, что кажется более удивительным, лирической песни, в которой часто встречается образ птицы, клюющей калинушку. Вот, например, фрагмент текста, имеющегося в собрании песен П. В. Киреевского:
Соловей-птица на долинушке сидит,
Горьку ягоду калинушку клюет.
Калену стрелу мил заряживает,
Каленой стреле мил приказывает...
По всей видимости, мы сталкиваемся с разрушением традиции похоронного обряда в виде его редуцирования.
В причитаниях подобного рода встречается как мотив сборов в дорогу, так и образ самой дороги. Фольклорную "путь-дороженьку" умерший преодолевает либо пешком, либо перелетает птицей границу, соединяющую и одновременно разделяющую два мира. Вот фрагменты плачей: "Не пойдешь ли ты по той пути-дороженьке, И не встретишь ли ты... "(Ефимова Е. А.). Или "И улетел ты теперь, добрый молодец, Улетел ты от меня кукушечкой..." (Терешина П. Т.). Порядок следования названных мотивов свободный. Центральная фигура похоронных плачей - образ покойного, а уже через него вводятся в плач и все другие персонажи. Правда покойный не является действующим лицом в полном смысле этого слова. Он существует только через воспоминания и характеристики вопленницы. Образ покойного в плачах рисуется идеальным и обладает самыми общими характеристиками: очи ясные, уста сахарные, ручки удалые. Встречаются, однако, и индивидуальные характеристики, например, в плаче Федоровой Е. Ф.:
Сама знаешь, сама ведаешь,
Кака ты у нас, у сиротинушек,
Слуга верная, безответная...
Хотя эта характеристика тоже стремится стать общей, идеальной, однако можно говорить и об особенных чертах образа: великом терпении, нежелании причинять страданий близким людям, о доброте умершей матери, к которой обращен плач.В целом о плачах можно сказать, что традиционные мотивы и формулы причета, живущие в художественном сознании женщины, наполняются конкретным содержанием и выливаются в эмоционально насыщенный текст. Похоронные плачи, записанные за последние двадцать лет и хранящиеся в архиве Новгородского университета, дают основание говорить о том, что их поэтические формулы сохранились в их затвердевшем состоянии, но при этом наблюдается явная тенденция к упрощению и редуцированию жанра.